Неточные совпадения
— Однако вы не отступаете от своей
теории. Так я не заслужу ваше порицание, если
приму предложение моего жениха?
Прудон сидит у кровати больного и говорит, что он очень плох потому и потому. Умирающему не поможешь, строя идеальную
теорию о том, как он мог бы быть здоров, не будь он болен, или предлагая ему лекарства, превосходные сами по себе, но которых он
принять не может или которых совсем нет налицо.
Пачковский
принял тон непризнанного гения: с печатью отвержения на челе, он продолжал кропать длинные и вялые творения. Когда однажды Андриевский спросил его на уроке что-то по
теории словесности, он полунасмешливо, полувеличаво поднялся с места и сказал...
А он, вообрази ты себе, верно тут свою
теорию насчет укрощения нравов вспомнил; вдруг
принял на себя этакой какой-то смешной, даже вовсе не свойственный ему, серьезный вид и этаким, знаешь, внушающим тоном и так, что всем слышно, говорит: «Извините, mademoiselle, я вам скажу франшеман, [откровенно (франц.)] что вы слишком резки».
Он не понимает, что причину поразившей его смуты составляет особенная, не имеющая ничего общего с жизнью
теория, которую сочинители ее, нимало не скрываясь, называют моралью «пур ле жанс» и которую он, простец,
принял за нечто вполне серьезное.
Как сказано выше, Феденька возвел
теорию фатализма до такой крайности, что не хотел ни пожаров тушить, ни
принимать мер против голода и повальных болезней.
Вместо того чтоб бормотать на тему, правильно или неправильно поступает огородник, разводя при огороде козлов (ведь это даже за насмешку
принять можно! можно подумать, что и"огороды"и"козлы"тут только для прилику, настоящее же заглавие статьи таково:"правильно ли поступает администратор, разводя в своем ведомстве либералов?") — не лучше ли прямо обсудить вопрос: отчего стремления, вполне естественные в
теории, на практике оказываются далеко не столь естественными? что тут составляет мираж: самые ли стремления или та практика, которая извращает их?..
Но ежели нет ясных фактов (нельзя же
принимать за факт одну голую готовность), на основании которых можно было бы создать
теорию митрофанства, то есть упования и прозрения.
Но чем добросовестнее ученый, тем меньше он сам может удовлетвориться подобными
теориями: лишь только он
принял какую-нибудь, чтоб скрепить связку фактов, он наталкивается на факт, очевидно, не идущий в меру; надобно для него сделать отдел, новое правило, новую гипотезу, а эта новая гипотеза противоречит старой — и чем дальше в лес, тем больше дров.
Кто не хочет
принять здесь единственно простой и естественной (но почему-либо для него метафизически недопустимой) гипотезы религиозного реализма, тот должен противопоставить ей
теорию массовых галлюцинаций и иллюзий или же… «выдумки жрецов»!
Но теологическое учение о первородном грехе нередко
принимает форму родовой
теории наследственности, в силу которой человеку передается заразная болезнь предков.
Историки эти подобны тому ботанику, который,
приметив, что некоторые растения выходят из семени с двумя долями-листиками, настаивал бы на том, что всё, чтò растет, растет только раздвояясь на два листка; и что пальма, и гриб, и даже дуб, разветвляясь в своем полном росте и не имея более подобия двух листиков, отступают от
теории.
Ответы, даваемые этою
теорией на исторические вопросы, подобны ответам человека, который, глядя на двигающееся стадо и не
принимая во внимание ни различной доброты пастбища в разных местах поля, ни погони пастуха, судил бы о причинах того или другого направления стада по тому, какое животное идет впереди стада.